Доктор исторических наук, профессор, ведущий российский китаевед, Алексей Маслов поистине уникален: он одним из первых европейцев в середине 90-х прошёл полное обучение в Шаолине и был посвящён под именем Ши Синъин. Прямой ученик великого мастера Ши Дэцяня, носитель истинной традиции Шаолинь-цюань, боевого искусства школы легендарного монастыря, обладатель восьмой мастерской степени ушу. Единственный из иностранцев, чьё имя внесено в «Схемы-хроники шаолиньских монахов-бойцов» и кому установлена именная стела в храме Тысячи Будд напротив Шаолиньского монастыря.
… В завершении обстоятельной беседы о том, что есть такое истинная традиция; в чем её колоссальное отличие от современного ушу; и удивительном пути сознания Алексея Александровича, я задал этот простой вопрос:
– Вам приходилось использовать боевые навыки вашего искусства на практике? Вы били кого-нибудь?
– Нет, – чуть улыбнувшись, ответил Маслов. – К счастью, нет. Мы не берём соревнования, в которых я когда-то участвовал – но они и не являются практическим применением боевой традиции. А к счастью – по одной простой причине: мастер ценится именно тем, что не вступает в бой. При правильном сознании ты стараешься избежать такого столкновения. В случае необходимости я могу это сделать. Но если я это сделаю, это будет, при всей необходимости, всё-таки грубейшей ошибкой.
– Большим минусом в карму, как говорится?
– Да.
– Китай – это другая культура, другое мировосприятие. Иная цивилизация, – разговаривая с Масловым, постоянно держишь мысль, что перед тобой и мастер ушу, монах Шаолиня, и ученый-синолог, профессор. – Чтобы работать с Китаем, надо соблюсти два важных момента. Во-первых, воспринимать Китай так, как он есть. Без субъективной оценки: это хорошо, это плохо, это я возьму, а это нет. Во-вторых, нельзя растворяться в Китае. Есть в науке правило: никогда не путать себя с объектом изучения. Проще говоря, когда я жил в буддийских общинах, то, конечно, ходил лысым в жёлтых одеждах. Но если бы я начал делать так на улицах Москвы, то я бы очевидно перепутал себя с объектом изучения. Китай – очень обаятельная страна. И очень многие, попадая в Китай, пытаются как бы переродиться в китайцев. Не понимая, что нужно сохранять дистанцию между собой и Китаем, между своим и китайским сознанием, потому что Китай поглотит вас целиком. Это не раз уже происходило. Многочисленные народы, которые жили по рубежам Китая – сюнну (хунну – кочевники, на рубеже нашей эры населявшие степи к северу от Китая, именно для защиты от их набегов Цинь Шихуанди построил Великую Китайскую стену) и многие другие – просто исчезли, потому что были Китаем абсорбированы.
– Вы не растворились в Китае за все годы, что провели в Шаолине?
– Нет, я не окитаился. Поначалу, конечно, когда возвращался в Москву, очень много говорил, как обучаюсь там, и ходил в жёлтых одеждах (усмехается). Это была чистая клоунада, конечно.
– Вроде тех ребят, которые распевают «Харе Кришна Харе Рама» у метро?
– На самом деле очень смешно, когда люди в российские морозы ходят одетые так же, как на юге Индии. Но через такое должен пройти каждый – абсолютно каждый! Этот такой раж неофита. Нужно просто это пережить. В этом плане я видел разные подходы иностранцев к Китаю. Один назовем прагматическим: обычно это канадцы или американцы, которые приезжают в школы ушу и говорят: «Мы к вам на десять дней. Но у нас есть деньги, и мы хотим получить диплом…». Китайцы всё понимают. Они дадут диплом. С красной печатью. За десять дней ты ничего, понятно, не изучил, ты не понимаешь ни состояния сознания, ни-че-го. Но, с другой стороны, а чего ты хотел? Десять приёмов или пять комплексов каких-то? Да не проблема: десять дней тебе их будут показывать. Ты даже какие-то движения освоишь, и с этим дипломом потом откроешь школу в каком-нибудь Чикаго.
– Вот так просто?!
– Да. Можешь приезжать туда по два раза в год – полным-полно таких людей. В 90-е ещё не было такого потока иностранцев, но китайцы быстро всё поняли, и начали извлекать из этого хорошую прибыль. Сегодня ведь можно просто взять и купить «франшизу», в кавычках, шаолиньского монастыря. Это чисто бизнес. И я даже не скажу, что это плохо. На самом деле, это прекрасно. Почему? Потому что истинное знание всё равно остаётся за пределами всего этого. Так что это, по сути, система самосокрытия истинного знания. И есть другой подход, когда человек хочет буквально переродиться в китайца. Он тратит все свои деньги, чтобы как можно дольше жить в Китае. Но не понимает, что китайцев и без него очень много в этом мире. Просто появится ещё один – с европейским лицом. Что из этого? Каждый европеец думает, что что он такой единственный для этих китайцев, потому что они хорошо тебя принимают. Но они такой подход отрабатывали тысячелетиями.
– Как хорошо принимать лаоваев?
– Да. В принципе, лаовай – это «старина, приехавший издалёка». Отношение к нему всегда одно и то же. Лаоваи бывают денежные, бывают бедные, бывают умные, и бывают глупые. Но они всегда «вай»: чужие, «внешние», не китайцы. Это надо понимать и чётко сохранять своё достоинство. Можно долго обучаться и подметать двор монастыря, как я это делал, но они тебя не будут нормально обучать, пока не увидят в тебе личность. Для этого ты, прежде всего, конечно, должен знать китайский. Я просто удивляюсь людям, которые зная всего десяток слов по-китайски, говорят: «Я встречу своего мастера…».
– Это уже голливудщина какая-то. Что-то по мотивам боевиков с Ван Даммом.
– Зато она очень сильно повлияла на сознание европейцев. Всем просто уже объяснили, что десять дней за деньги – это не то. Теперь люди ожидают, что все произойдёт как в «Убить Билла»: ищут себе старичка с седой бородой и тайным знанием. Но так тоже не бывает, потому что обучение – это, прежде всего, большая монотонность. А это как раз то, к чему наше европейское сознание совсем не привыкло. Европейцы ребята здоровые, особенно русские – крепче китайцев. Они готовы на подвиг: бегать под дождем по мокрым камням. А тут вдруг начинается абсолютно монотонная работа, никаких подвигов. Ты там должен жить годами. Вставать полшестого утра и медитировать. Зимой холодно, ничего не отапливается: спишь каждый день при температуре минус десять. Или, когда весной всё течет, протекает крыша, а ты каждый день тренируешься на раскисшем дворе, в грязи. То есть, есть масса вещей, которые делают жизнь в монастыре совсем некомфортной. Подвиг в том, чтобы день за днём делать одно и то же.
– Вы этот подвиг совершили.
– Я не думаю об этом, как о подвиге. Вот мастер встал, толкнул тебя в бок, и ты идешь за ним, не очень понимая, это уже тренировка, или нет. Вот он стоит и руки поднимает – то ли мух отгоняет, то ли это какой-то сакральный комплекс. Поначалу так. Но ты повторяешь за ним – так ты пытаешься осознать, так происходит твоя внутренняя перестройка. У меня это было где-то с полгода. Но я, всё-таки, знал китайский. А потом ты уже начинаешь жить в этих правильных рамках: перестаёшь отличаться от тех, кто рядом с тобой. И это самое главное, потому что пока на тебя смотрят как на лаовая, к тебе хорошо относятся, тебя могут развлекать, но тебе ничего не показывают и с тобой не беседуют. В тот момент, когда тебя загоняют убирать грязный двор, как всех остальных китайцев; когда к тебе обращаются не подбирая слов, на таком же корявом местном диалекте – он «сюсюкает», говорят не «Шаолиньсы», а «Саолиньсы»; тогда ты понимаешь: всё, вот теперь ты здесь – свой. И ты вместе с другими лазишь по вечерам через ограду, потому что запрещено покидать монастырь после отбоя. Добегаешь до магазина в соседней деревне и выпрашиваешь там что-нибудь поесть: молодой организм, который тренируется, не может напитаться одними соевым творогом тофу и рисом. Ты мрачный, в грязной майке какой-то, чтобы не светиться жёлтой одеждой, и местные тебя обычно кормят. Они все друг друга знают.
– Это какая-то прямо, прошу прощения, картина из моей армейской юности, с «Курсов молодого бойца» …
– Монастырь – это и есть армия. Все представляют, что попадут в монастырь мудрецов, но попадают в армию. Когда приходит новая молодёжь – а молодёжь эта может быть не только молодая, это и старше тебя по возрасту люди – «старики» их начинают гонять. То есть, такая «дедовщина». Настоящая чань-буддистская жизнь – крайне жёсткая вещь. Сознание обычного человека, неважно, европеец это или китаец – расслабленное, очень привязанное к каким-то жизненным мелочам. А тут тебе говорят: «Всё. Мир – иллюзия. Сейчас мы тебе докажем, что он иллюзия…». Очень много людей ломается на этом: из того набора, в котором я пришёл в шаолиньскую общину, а это человек пятнадцать, остались только трое. Считая меня.
– Что есть истинная традиция шаолиньского боевого искусства? Сформулируйте?
– Для начала скажу, чем она точно не является. Какой-то тайны в технике боя нет. Когда слышу, что кто-то кому-то показал какие-то «секретные приёмы» где-то высоко в горах – это очень далеко от реальности. Всё покажут, но – в своё время и в своём месте. На ваш вопрос отвечу буквально строчкой из старых шаолиньских правил: «Наше боевое искусство создано для того, чтобы совершенствовать себя и помогать другим». Казалось бы, просто красивый лозунг. Но на самом деле очень многие люди хотят помочь другим: защитить, вылечить и так далее. Но поскольку большинство несовершенны, они этого не могут. Значит, надо начинать с того, чтобы совершенствовать самого себя. Каким образом? Всеми навыками не овладеешь, как нельзя научиться защите от всех видов нападения. Значит, мы должны понять матрицу действия нашего сознания. Истинной традицией является целый ряд методик, связанных с управлением собственным сознанием; понимание, что сознание человека значительно более хрупкое, чем его тело, и одновременно сильное. Вот этих-то наставлений вы не встретите в письменном виде, и никто и никогда вам не будет объяснять их прилюдно. В тот момент, когда ты относительно совершенен, ты начинаешь помогать другим. Особое состояние сознания, которое готово обучать тех, кто готов обучаться – тоже истинная традиция. Это и есть ответ на вопрос, что такое истинная традиция, и ничего другого нет. Есть ещё, конечно, мистические и религиозные цели. То есть, человек хочет быть буддистом и пройти весь путь буддистского просветления. Это его путь. Но шаолиньская традиция не ставит это целью. Она открывает тебе пути, а дальше ты идёшь сам.
– Вы, Алексей Александрович – единственный из не китайцев, чье имя внесено в «Схемы-хроники» Шаолиня, восьмая мастерская степень в ушу…
– Я сейчас прекрасно понимаю, что эти степени неважны. Раньше для меня – да, потому что все мы так или иначе соотносились с карате. А в карате чёрный пояс и какой у тебя дан – крайне важно.
– Почему в ушу нет?
– В современном ушу – важны. И я очень гордился, когда мне начали присваивать разные степени. Но потом я увидел отношение к этом степеням со стороны носителей традиции – абсолютно негативное. Дело в том, что община тебя либо признаёт за мастера и носителя традиции, либо не признаёт. В 90-е и 2000-е многие мастера традиционного ушу получали приглашения, скажем, в Пекин: преподавать, читать лекции. Радовались, потому что это – признание, но потом оказалось, что общины их отторгли. И не потому, что они пошли служить государству – потому что они начали выносить всё это наружу. Традиционное обучение очень закрыто – при этом оно не столько тайное, сколько интимное. У учителей всегда немного реальных учеников. Долгое время, поскольку иностранцев было запрещено селить в монастыре, я жил в доме своего наставника Дэцяня. Там всегда крутилось несколько десятков человек – кто-то подметал, кто-то что-то чинил, кто-то переписывал рукописи. Все они назывались его учениками. Но потом я узнал, что есть понятие «ученик внутренних покоев» – «нэйши туди». Формально, это тот, кому разрешено заходить во внутреннюю часть дома, но на самом деле – тот, кому передается вся полнота традиции. И вдруг оказалось, что таких учеников всего три-четыре. А это именно те, кому потом мастер передаёт школу и традицию.
– Как это происходит?
– Только мастер может тебе сказать, что ты являешься носителем традиции. Это и есть признание. Тебе не нужно каких-то удостоверений, визитных карточек – тебя все знают так же, как ты знаешь всех. Каждая школа имеет свои «цзяпу» – списки со схемой. Цзяпу показывает, кто у кого учился. Моё имя, на китайском, вы можете видеть в шаолиньских, и я там действительно единственный из европейцев на тот момент. У каждого учителя могут быть сотни учеников, а за всю историю шаолиньской традиции учеников были многие тысячи. Но если вы посчитаете, сколько вписано в шаолиньские, начиная с легендарных Бото и Бодхидхармы начала V века и до сегодняшнего дня, вы насчитаете там, может, всего около тысячи человек. За всю – всю! – историю. В Китае, в отличие от карате, важен не столько стиль. Важен мастер. Спрашивают не «каким стилем ты занимаешься?», но «у какого мастера ты учился?». А когда проходишь посвящение, понимаешь, что на самом деле в известной степени становишься заложником традиции. Ты не подписываешь никаких документов, но принимаешь на себя прямые обязательства. В том числе не «передавать вовне» и за деньги. Понимаешь, как сильно это отличается от той матрицы, в которой ты жил раньше. Напомню, что это 90-е и 2000-е: рост клубов карате, ушу и так далее, когда можно было в прямом смысле объявления на столбах делать: «Принимаю людей в ученики истинной традиции» (усмехается). Или рассылку по почте. А ты не имеешь права даже зазывать к себе. Это вообще принцип буддийской проповеди: нельзя заниматься тем, что называется прозелитизмом. Очень жёсткая этика в этом плане. Могу честно сказать, что любой, кто зарабатывает на этом, скорее всего, носителем традиции не является.
– Вы сказали, что мастера Шаолиня плохо относятся к степеням, присваиваемым в современном ушу. Почему?
– Современное или спортивное ушу – хорошее, зрелищное, оно много даёт для здоровья. Но это не боевое искусство. В любом соревновании всегда есть определённые условность и критерии оценки. То есть, коды, по которым ты должен действовать. Сознание шаолиньского бойца настроено на совершенно другое. В шаолиньской традиции эффективность измеряется – это сложно дословно перевести на русский – скажу так, схождениями. Схождение должно быть всего одно. Вот вы столкнулись, и – всё. Если второй раз сошлись и разошлись, третий – вторая и третья атаки – то это уже большая ошибка с твоей стороны. Поэтому только одно схождение, на пять секунд, и оно должно закончиться повреждением или смертью противника. Как вы понимаете, это никогда не сможет быть ни спортом, ни зрелищем.
– Реальная схватка всегда жестока и скоротечна…
– Конечно. А в спорте самое главное – бой должен быть зрелищен, потому что платят за это. Несколько раундов, обмахивание полотенцами – весь этот performance, который так важен в современной жизни. Когда в 20-е годы в Китае впервые стали проводить бои на ринге, они были очень смешные. Люди просто не понимали, как вести поединок по каким-то правилам, выходили на ринг и долго махали руками и ногами друг на друга. Мастера никогда на ринг не поднимались. Изучая истинную традицию, её техническую, боевую часть, изучаешь как сразу наносить противнику максимальные повреждения. Как подходить к нему, как, отказываясь, вроде, от атаки, внезапно наносить удар. Это – боевое искусство, потому что это искусство может разрешиться только в двух направлениях: либо ты отказался от поединка и никто не пострадал, все остались при своём и разошлись; либо ты нанес противнику такое повреждение, после которого никакого поединка как такового дальше быть не может. А как ты его нанёс – рукой ли, ногой, посохом или чем-то ещё – абсолютно неважно. И как только человек начинает осознавать, что из конфликтной ситуации есть только два выхода, он с этого момента перестает заниматься любыми спортивными вещами, потому что спорт тебя призывает к совершенно другому.
– Несть числа случаям, когда отлично подготовленные бойцы, сильные спортсмены в лучшем для них случае оказывались на земле или полу в каких-то уличных и бытовых драках. И не потому, что были слабее или неподготовленнее противников. Вы, очевидно, об этом?
– Да. Мы и говорим не о технической стороне, но о сознании бойца. Любое спортивное единоборство – условность. Одно дело, когда блестящий боец побеждает в чистом зале, в красивом кимоно, с чёрным поясом, по правилам. И совершенно другое, когда мы полностью меняем обстановку: темнота, грязь, неожиданность, противник, который не соблюдает никаких правил, и так далее. В таких условиях самый лучший боец, но при этом боец-спортсмен, может проиграть. Поэтому в определенный момент у каждого, кто занимается этим, наступает развилка: или спорт, или боевое искусство. Для меня она довольно быстро наступила. Но что очень важно здесь отметить: я никогда не видел продолжателя истинной традиции, у которого бы была какая-то повышенная степень агрессии, понимаете?
– «Моё кунг-фу лучше твоего кунг-фу…»
– (улыбается). Да-да. Такое можно встретить сегодня и в Китае, это правда. Но это абсолютно не сознание мастера – это сознание неофита. Ведь неофит всегда с кем-то борется. Это как раз Голливуд. Важно понимать, что в нас есть матрица о Китае, которая пришла из Голливуда, и которая не имеет к Китаю никакого отношения. Наше сознание переносит свои матрицы на Китай. Мы знаем, что христианство – а в рамках христианской культуры мы все так или иначе живем – всю жизнь боролось за истинность. Оно боролось с кем-то снаружи и внутри себя, противостояние является частью религиозной традиции. И, главное, эта борьба должна вестись до победного конца. То есть, не может в христианстве быть двух истин. А в Китае… Я, например, прибегал к Дэцяню и говорил: «Учитель, посмотри: в Кембридже, – я тогда уже в Англии вёл лекции, – есть секция шаолиньского кунг-фу, которая никакого отношения к Шаолиню не имеет! Как же так?!». И к своему тогда удивлению встречал совершенно спокойное отношение: «Пусть. Что такого?». Потом понял. Есть китайская поговорка: хорошо, когда собаки грызутся между собой из-за кости, покажи им на мясо, они и мясо изгадят. Это прекрасно, когда люди занимаются чепухой – они не мешают другим заниматься делом. То есть, если человек хочет называть себя «мастером Шаолиня» и открыть свою школу в Голливуде – это его дело. И никто ему не будет мешать. Просто этим он навсегда отрезает себя от истинной традиции. А тот, кто по-настоящему хочет научиться – найдёт путь.
– А если будут настаивать на этом тезисе – что их школа лучшей вашей?
– В Шаолине мне объясняли, что никогда не надо вступать в споры об истинности и силе. Проще говоря, приходят ребята и говорят: «У нас самая лучшая школа ушу!». Отлично! Согласен! Давайте, где надо подписаться, что у вас самая лучшая школа? И тогда вдруг оказывается, что конфликт просто лишен смысла. Ведь люди хотели не этого – люди хотели что-то доказать через конфликт. А их признали, и – всё. В шаолиньской традиции никто и никогда не обращает внимания на другие школы и направления. Они считают себя самыми лучшими? Пусть. Если им от этого легче жить, если мир для них так становится лучше – живите так.
– Вашу встречу с мастером Дэцянем вы назвали мистической. Расскажете?
– Первый раз я приехал в Шаолинь в 90-м году. С полной иллюзией, что я приеду, заговорю по-китайски, и меня сразу возьмут в лучшие ученики. Как в этих боевиках про кунг-фу, да (смеётся) – вот просто матрица один к одному! Подошёл к шаолиньским воротам, они были открыты, никакие билеты тогда были не нужны, из ворот вышли какие-то монахи. Я им сказал «здравствуйте» по-китайски. Они мне ответили: «Нихао!». Тогда этого красивого, как сейчас, монастыря ещё не было – там всё было полуразрушенное, но центральные ворота сохранялись. А я с рюкзаком, добрался в Шаолинь – в своих глазах уже герой… И вдруг понимаю, что мне и сказать-то им дальше нечего. «Возьмите меня в ученики?». Я никому там не был интересен. В большой задумчивости осмотрел монастырь – меня пропустили, пофотографировал – и удалился. Я понял, что просто приехать и попроситься не удастся. Надо сделать что-то другое. Надо сделать так, чтобы не только они мне были интересны, но и я был интересен им. На следующий год еду совсем в другой район Китая, на юг, в уезд Путянь, где когда-то был южный шаолиньский монастырь. Там соревнования по ушу. Участвую. Тогда я уже занимался с китайскими наставниками по спортивному, которое сейчас называют современным, ушу. И вечером захожу в кафе перекусить…
– До этого у вас ведь и карате было?
– В клубе при МГУ, где преподавал очень известный мастер Сато-сан. Это были 80-е, прямо перед самым запретом карате в СССР. До этого дзюдо, до него самбо – занимался я много, у меня были какие-то подготовка и опыт в боевых искусствах. Но очень хотелось попасть в Шаолинь. Часами отрабатывал какой-то приём, ката, и думал: а как это связано с духовным развитием? Ведь если ты долго бьёшь по мешку, или годами отрабатываешь ката– будешь отличным спортсменом-мастером, но мудрым не станешь. Понимал, что где-то есть другая часть этого – недоступная для меня. Та секция в МГУ дала потрясающих спортсменов – оттуда вышли многие чемпионы Советского Союза и России. Но это был спорт. Я поехал в Шаолинь за тем «другим». И вот, я в ресторанчике в тот вечер – сидят напротив меня два монаха, в жёлтых одеждах, очень зрелищные. Я извинился, подсел, разговорился, и вдруг они оказались из Шаолиня. Я им сказал: «Я уже приезжал к вам в монастырь, но никому оказался не нужен…». Они посмеялись, а тот который постарше, говорит: «Ладно, вот мой адрес». Я удивился и через год приехал.
– Это был ваш мастер Дэцянь.
– Да, это был он. А второй – его ученик тогда, один из нынешних самых известных, наверное, монахов-бойцов Дэян. Сейчас он – лицо шаолиньского ушу, а тогда был просто молодой парень. Я приехал, и самое главное – Дэцянь не удивился: «Хочешь – давай. Поселишься в моем доме, тут каждое утро приходят ученики, посмотрим». Я пытался объяснить, что приехал всего на десять дней, что это связано с целым рядом сложностей, но для него это было пустым звуком. Вот тогда я понял, что, если хочешь обучаться – никогда не говори о времени и о каких-то своих обстоятельствах. Десять дней геометрии движений. Это – самые азы. Надо уезжать, говорю: «Учитель, спасибо большое, мне пора ехать». Он отвечает: «Да, нормально…». То есть, будто я сейчас просто в соседний дом иду. Через месяц приезжаю снова – и то же самое: как будто я только что вышел за порог: «Давай, продолжай». У меня началась сплошная череда приездов-отъездов, пока в 94-м году не смог осесть там надолго и поселился сначала снова у него, а потом в монастыре… Когда через много лет Дэцянь показал меня как одного из своих прямых учеников на международном сборе школы на юге в Малайзии, я не даже не догадывался, что он неизлечимо болен, у него рак, и представляя меня, он фактически представлял своего последнего ученика. Справедливости ради, нас было двое. Второй – Ши Синцзюнь, сейчас он очень известный мастер-боец. Когда мы расставались с Дэцянем, – как сейчас помню, это было в июне – он провожал меня во дворике гостиницы. Я сказал: «Я в августе приеду в Китай, встретимся…». Он ответил: «Нет, уже нет». Я его тогда не понял, торопился в аэропорт. Подумал, что это мы в августе не встретимся, что, возможно, он куда-то уедет из Шаолиня. Ещё не знал, что это наша последняя встреча. Он никому ничего не говорил. И его не стало. Это был 2008 год. Он был одним из последних из того поколения старых мастеров, которые обучались шаолиньской традиции еще до «культурной революции».
– Что происходит с истинной традицией Шаолиня сейчас?
– На мой взгляд, она как воздух из воздушного шарика потихонечку выходит. Если Дэцянь является моим шифу, то есть, дословно, «учителем-отцом», есть еще «учитель-дедушка» (шиъе) – тот, кто его обучал. Это тогдашний старший монах, то есть настоятель монастыря, Ши Суси, которому хунвэйбины сломали руки, потому что он молился. Сломали руки ломом и перебили позвоночник. И хотя он был уже стар, давал наставления. Я спросил: «То, что мы сегодня имеем, вот этот небольшой круг – это полная традиция?». Он ответил, нет, что очень много утрачено, что в архивах есть, например, описание комплексов и навыков, для которых уже не осталось живых носителей.
– Вы говорили, что это передаётся не на бумаге, а только лично, от учителя ученику?
– Да, это значит, что что-то было, а теперь утрачено, потому что носители просто ушли из жизни. В Шаолине никогда не бывает, чтобы все всё знали одинаково. Дэцянь, например, был крупнейшим наставником методов шаолиньского цигун и медитации, и старики к нему приходили советоваться. Другие были носителями, допустим, методов ведения поединка. Были специалисты по бою с коротким посохом и так далее. То есть, кто-то что-то лучше знает, кто-то хуже. Если элементы выпадают, то традиция может умереть в конце концов. Дэцянь и Ши Суси говорили: вот был у нас хороший ученик, а потом таковым перестал быть. Стал работать в какой-то большой корпорации. Спрашиваю: «Его что, выгнали?». «Нет, он просто прекратил заниматься». Понимаете, в монастыре очень просто быть святым. Но когда ты выходишь за ворота, внешний мир начинает тебя атаковать. Знаменитая буддистская поговорка говорит: мир создан лишь для того, чтобы мешать нам жить. В монастыре ты смысла этой вещи не понимаешь, а вот когда ты выходишь за ворота монастыря – то да.
– В чём заключается ваша практика носителя истинной традиции? Что для этого нужно делать?
– Есть набор занятий на каждый день. Утренний и вечерний сеансы медитации и занятия цигун или, что правильнее, нэйгун – это налаживает циркуляцию, как мы говорим, ци внутри организма. И прежде всего настраивает спокойное сознание – чтобы мир тебя не раздражал и не возбуждал. Человеку, который только начал заниматься, это не важно, главное выучить движения: входы в атаку, выходы из атаки… Но как только ты начинаешь жить внутри традиции, чувствуешь внутреннюю трансформацию. А её чувствуешь всегда – это ощущение, которое никогда не связано с предыдущим опытом. Это нельзя описать, но ты никогда не перепутаешь. И ты должен всё время поддерживать это в себе. Есть ещё одна вещь, которую сложнее всего соблюдать – на русский немного нелепый перевод получается: «духовная гигиена». «Цзиншэнь вэйшэн». «Цзиншэнь» есть духовное начало или «очищенный дух». «Вэйшэн» – гигиена в том числе и в прямом, например, смысле помыть руки. То есть, буквально: духовная гигиена. Что это? Многие люди разрушают либо твое сознание, либо энергетику. Западная модель вежливости говорит, что поскольку люди разные, со всеми нужно общаться. Нас приучили, что это нормально – каждый день испытывать стрессы. А вот в китайской духовной традиции по-другому: чтобы соблюдать внутреннюю чистоту, ты имеешь право не общаться с кем-то. Если чувствуешь, что становишься таким же агрессивным, или начинаешь вдруг думать так же, как они – запирай двери, закрывай окна, начинай медитировать. И это тоже определенный мастерский уровень переживания жизни: ты не должен опуститься до того уровня, на котором находится весь мир.
– И это тоже истинная традиция.
– Да. Истинная традиция всегда очень тихая. Скажу больше: шаолиньским ушу, и вообще любым видом ушу, занимаются сотни тысяч людей в мире. Но истинная традиция, которая требует тонкой настройки сознания – она должна оставаться узкой чистой струйкой, чтобы сохранилась не столько какая-то её элитность, сколько закрытость. Это важно именно для того, чтобы не расплескать истинную традицию, понимаете? И в этом плане я считаю, что то, что открыто выставляется сегодня на публику – в том нет ничего плохого, пускай так будет. Ведь то, что демонстрируется – это методы тренировок, способы защиты, растяжки, даже многие способы медитации, которые просто успокаивают сознание…
– Физкультура, другим словом?
– Скорее развитие физического тела. И этого достаточно. Потому что многим людям именно это и надо. Человек говорит: «Я хочу быть посвящённым». Но в реальности он хочет совсем другого: научиться драться, научиться защищаться. Это нормально, пусть учится. Кто-то захочет пойти дальше – вот с ними и надо работать.
– Быть посвящённым – это если не всю жизнь, то её значительную часть сознательно направить именно на это и только на это, правильно? Это сознательный выбор.
– Это не просто выбор. Это способность к самоограничениям. Это прежде всего обязанность и ноша. И если ты взял её на себя, понимаешь, что попытка потом что-то с себя сбросить изменит твое сознание, и ты перестанешь быть носителем традиции, окажется, что ты просто потерял время в этой жизни и имитировал «мастера». Но самое главное: если вы хотите чего-то достичь в китайских боевых искусствах, вы должны с самого начала понимать, что в них сейчас очень много всякой мишуры. И голливудской с одной стороны, и собственно китайской с другой. И коммерческой с третьей стороны, и спортивной – с четвертой. Каждая имеет своего потребителя. Если вы понимаете, что вы не потребитель этой мишуры, то вам остается одно – терпение и методичные тренировки. Найти себе наставника-учителя. Постучаться в ворота. Получить отказ. Ещё раз постучаться. Ещё раз получить. Задуматься. Зачем он тебе – понятно. А зачем ты ему? Насколько ты готов? Искренне ли это просишь? И вот когда пройдешь через эти внутренние ломки, когда поймёшь, что тебе будут преподавать не какое-то тайное боевое искусство, но очень долгую, тяжёлую духовно-философскую традицию – вот в тот момент, скорее всего, мастер тебя к себе и пригласит.
Иногда я думаю: хотел бы я навсегда остаться в Шаолине? На самом деле, нет. И не потому, что монастырь изменился: представим, что он был бы вечно неизменным. Но потому, что нужно постоянно испытывать эти навыки той жизнью, которой мы живём. Только испытывая, ты понимаешь – научился ты чему-то в Шаолине или нет.