И вот средневековье, оставив после себя романтичный флёр благородной «эпохи мушкетеров», бесповоротно кануло в Лету. Началась новая эпоха, которую впоследствии назовут Новым временем, и оно, действительно, во многом стало новым, и особенно в плане развития военного дела. Например, все европейские армии, практически в одночасье, оделись в единообразные (между собой) мундиры, да ещё и освоили строевую подготовку, которая прежде считалась чем-то непонятным, и потому несильно обязательным.
Бурно развилось огнестрельное оружие, впитывая в себя все достижения того уровня производства и науки, при этом достаточно быстро исчерпав существовавший на тот момент научно-производственный потенциал, и вскоре достигнув обусловленного им предела своего совершенства. Так, к примеру, английский мушкет «Браун Бесс» (Brown Bess), созданный в 20-х годах восемнадцатого века, без изменений прослужил британской короне более ста лет, благополучно дожив до конца эпохи ударно-кремневого замка. В свою очередь, развитие стрелкового оружия вызвало полнейшее минимизирование защитного доспеха, сведя его или вообще на нет, или превратив в декоративный нагрудник исключительно «для красоты», оставив лишь некоторым видам войск (крайне немногочисленным) полноценную кирасу. При этом среди холодного оружия безраздельное и безоговорочное господство завоевал его величество штык.
И на фоне всех этих новшеств, в организационном плане, в армейских рядах появились профессионально подготовленные, хорошо понимающие толк в дисциплине офицеры, и с чёткой градацией военных чинов, которая оставила в прошлом сложную систему соподчинения по малопонятным вассальным понятиям.
Соответственно, и сражения в подобных условиях стали совсем другими. Теперь это были построенные в строгие порядки подразделения солдат в ярком и издалека узнаваемом обмундировании, дабы полководцу сквозь дым можно было понять кто есть кто, которые чётко (вот она, строевая подготовка!) передвигались по насквозь простреливаемому артиллерией полю боя под управлением своих офицеров, сближаясь с противником на расстояние ружейного выстрела и дружно уничтожая друг друга неприцельными, но зато слаженными залпами. После чего та сторона, которая в сим деле преуспевала, с криками «Ура!» («Виват!», «Сен Дени Монжуа!», «Форвартс!», «Савойя!» и пр.) бросалась вперёд, докалывая штыками тех, кого пощадили пули, и обращая уцелевшего противника в бегство. При этом впереди цепочки ощетинившихся штыков бежали офицеры с эспонтонами (разновидность протазана, служившая знаком командира) или шпагами в руках, чтобы при окончательном сближении пропустить мимо себя вперёд своих бойцов, несущихся с ружьями наперевес, дабы потом руководить кипящим вокруг беспощадным штыковым боем, время от времени покалывая представителей неприятеля, оказавшихся в пределах досягаемости офицерских клинков.
Шпаги (только попроще) находились также и в ножнах солдат, но при этом они особо ими не извлекались, потому как мушкетом получалось куда надёжней, ибо с одной стороны ружья был острозаточенный штык, а с другой – окованный металлом увесистый приклад. Но поскольку нас больше интересует эволюция холодного оружия, то от пехоты, предпочитающей воевать выстрелами и штыками, мы сейчас перейдём к продолжающей орудовать клинками кавалерии, рассматривая её по родам войск, каждый из которых имел своё функциональное назначение и, соответственно, холодное вооружение, предназначенное для его осуществления.
Начнём же мы с того, что сменившие рыцарей рейтары (в том смысле, что тоже тяжеловооружённые всадники) к началу восемнадцатого столетия (как говорится) «приказали долго жить». Оказалось, что их несильно рыцарская тактика боя (это когда подскакал к ощетинившемуся копьями строю пехотинцев, остановил коня вне досягаемости вражеских пик, пару раз прицельно пальнул из пистолетов и преспокойно отскакал назад на перезарядку) может быть эффективной только в том случае, когда противостоящая рейтарам пехота состоит преимущественно из пикинёров. При этом, в тех условиях, когда в руках всех пехотинцев находятся мушкеты, данная манера ведения баталии уже не срабатывает, потому как остановивший коня всадник, пусть даже и с пистолетом в руке, представляет собой великолепную мишень, успешно уничтожаемую слаженным ружейным залпом. Поэтому здесь, дабы выжить, необходимо было оставив пистолеты в седельных кобурах, выхватить из ножен клинок, и пришпорив коня, галопом, понестись с ним в атаку, к чему рейтары были совершенно не готовы, и в результате чего ниша тяжеловооружённой кавалерии вскоре оказалась пустующей…
Но правда, ненадолго, ибо военное дело пустоты не терпит и без новаторства быть не может. Для начала, рейтарский защитный доспех был оптимизирован до предела, оставив только кирасу и шлем, причём оба из утолщенного металла, иногда (но далеко не всегда!) способного даже остановить пулю, а меч с ласкающим немецкое ухо названием «райтершверт» поменялся на тяжеленный палаш с закрытой гардой. Заодно и «утяжелили» коня, заменив обычную рейтарскую, средних размеров, лошадь на наследника рыцарской породы «Дестриэ́» (фр. destrier) весом где-то под тонну.
Понятное дело, что носить и управлять всем этим могли только очень рослые парни, каковых в новые войска и набирали, присвоив им звучное наименование КИРАСИРЫ, предназначением которых являлся штурмовой прорыв боевых порядков противника.
При этом главным оружием кирасира являлся палаш.
По сути, кирасирский палаш (вернее, его клинок) изначально представлял из себя рыцарский меч, с полностью закрытой, наподобие корзины, гардой, хорошо заменяющей собой отсутствие латной перчатки. Работать палашом было просто, потому как, ввиду его массивности и прямизны, для укола достаточно было только лишь вытянуть вперёд руку и суметь её на скаку удержать (что для рослых кирасир делом было не таким уж и сложным), а для нанесения рубящего удара надо было всего лишь вознести клинок над головой, ибо всё остальное должна была сделать масса. При этом знание никакой такой особой техники рубки для этого не предполагалась.
Впрочем, сама по себе рейтарская идея как кавалерии, умеющей стрелять, окончательно не исчезла, и с развитием огнестрела, идя в ногу со временем, начала набирать обороты. Поначалу это была просто посаженная на коней пехота, передвигающаяся к месту битву в конном строю, а там спешивающаяся и воюющая уже на своих ногах (напомним, что именно так, например, любили сражаться викинги). Но постепенно «коня» становилось всё больше, ибо сознательно отказываться от мобильности на поле боя в условиях новой войны становилось крайне неразумным, потому как, ко всему прочему, при баталиях теперь ещё и приходилось пересекать насквозь простреливаемое артиллерией пространство, и чем быстрее это получалось, тем было лучше.
Но поскольку, несясь под ядрами и пулями на коне, стрелять сидя в седле всё равно хотелось, то кавалерийское огнестрельное оружие стало подвергаться соответствующей модернизации. Например, оно стало короче, и для того, чтобы его удобней было заряжать на скаку (а для этого требовалось, к примеру, попасть в ствол шомполом), у него расширили дульный раструб ствола, тем самым позволив засыпать туда ещё и картечь, и это уже само по себе существенно увеличило зону поражения ружейным выстрелом, что, в свою очередь, оказалось, при не особо прицельной стрельбе с коня, делом весьма даже пользительным (и с шаткой палубы корабля, кстати, тоже)
Называли новое оружие то мушкетоном, то тромбоном, то ДРАКО (draco), плюс к этому, вроде бы ещё на заре своего создания, на знамени отца-основателя «конных пехотинцев» был изображен дракон. Как бы там не было, а новый вид войск именовали ДРАГУНАМИ, и вскоре, в силу своей универсальности (и пехота, и конница сразу) он стал одним из самых многочисленных видов европейской кавалерии. При этом интересный момент. Например, в Пруссии драгуны относились к кавалерии тяжёлой, в Англии почему-то считались легкой, а в России средней (каковой они, исходя из невеликих размеров коней, да и откровенно нерослых всадников, и являлись).
Вооружены же были драгуны поначалу, естественно, шпагами, вернее тем, что у нас в России принято называть данным словом (см. предыдущую главу).
Потом драгунов оснастили палашами, что было уже совсем некстати, потому как ростом и силой, в отличие от тех же кирасир, драгуны явно не отличались (вскоре появилось даже такое определение как «оружие для малорослых драгун»), но достаточно длительное время, в качестве табельного оружия, палаш у драгунов всё же был.
И только впоследствии драгуны вооружились саблями, но это уже было тотальное перевооружение всей европейской кавалерии. К этому вопросу мы ещё вернёмся, пока же давайте возвратимся к великолепным и устрашающим своими трепещущими на скаку крыльями польским хузарам, коих мы рассматривали в нашей предыдущей главе. Как мы помним, защитное вооружение хузар, по сути, отличалось от доспехов рейтар только лишь наличием крыльев за спиной. Потому гибель «рейтарства» и возрождение на его основе «кирасирства» должны были привести и к окончательной кончине «гусарии».
Должны были, но… не привели. И всё потому, что в отличие от любивших пострелять в противника, будучи от него на безопасном расстоянии, рейтар, гусары никогда не чурались лихих кавалерийских атак, сопровождаемых отчаянной сабельной рубкой. Потому они и выжили, вернувшись, так сказать, к своему, изначально «венгерскому», варианту. То есть, переквалифицировавшись в лёгкую кавалерию в венгерских национальных костюмах, где шнуровка на груди и плечах играла дополнительную защитную роль от рубяще-режущих ударов.
Причём судьбе было угодно распорядится так, что именно гусарам (уже через букву «г») было суждено стать полноценным родом лёгкой кавалерии, имеющей своим основным предназначением проведение разведывательно-диверсионных рейдов, с чем они блестяще и справлялись, заняв нишу этакого конного спецназа.
Кстати, интересный момент. Поскольку «спецназовское» предназначение гусарских подразделений предполагало их постоянный отрыв от основных сил своей армии (иными словами, позволяло часто быть вдали от начальства), то оно и породило ту вольность нравов, которая, впоследствии, вылилась в такие понятие как «гусарство» и «брызги шампанского». Плюс ко всему умопомрачительно красивая форма…
Рубились же гусары (именно рубились!) саблями, потому как их венгерско-польские пращуры никакой другой традиции в них не заложили. Причём их сабельные сечи были настолько отчаянными, что это даже породило мрачноватую присказку тех лет, мол «плох тот гусар, который не был убит к тридцати годам…». Тем не менее, недостатка в желающих примерить на себя обшитый галуном и шнурами мундир, и подкрутив усы с головой окунуться в «брызги шампанского», никогда не было.
При этом, именно кровавые сабельные сечи, которые постоянно вели «не достигшие тридцатилетия» и потому ещё живые гусары, породили у них странноватую моду на косички, свисающие с висков. Дело в том, что этот плохо вяжущийся с мужественным гусарским обликом элемент прически размещался под подбородочным ремнём кивера (металлизированным), вместе с которым они составляли вполне даже действенную защиту от боковых ударов клинком. Потом кто-то сообразил, что заплетать косички совсем даже необязательно (во-первых, плести надо, а во-вторых, как-то не комильфо), тем паче, что вместо них вполне можно отрастить верхнюю часть бороды. Так родились знаменитые бакенбарды, которые в сочетании с лихо подкрученными усами и зачёсанными, на античный манер вперёд, чубом и височками и сформировали брутальный образ гусара.
И в довершении гусарско-европейской темы, позвольте привести портрет этого гусара. Впоследствии этот красавец имел одутловато-припухшее лицо, всегда был с сигарой во рту, и всем своим обликом явно не свидетельствовал о личной приверженности к здоровому образу жизни. Но его звали Уинстон Черчилль, и в молодости он был самым настоящим гусаром, чем всегда по праву и гордился (и очень правильно делал!).
И… опять Польша. Ну, никак нельзя обойти молчанием эту страну при рассказе об эволюции холодного оружия и создании кавалерийских родов войск. Но обо всём по порядку.
Так уж получилось, что после разгрома Тамерланом Золотой орды, ещё во времена князя Витовта часть ордынцев откочевала на запад в Великое княжество Литовское. Там они, неожиданно для всех, прижились, став, в конечном итоге, органичной частью литовского общества, а вскоре образовалось и государство Речь Посполитая, в рамках которого литовским татарам, оказавшимся оторванными от своих степных корней и подвергающихся естественным процессам ассимиляции, уготовано было полонизироваться, постепенно забывая свой ордынский уклад, но… тут в великой степи произошёл самый настоящий ренессанс имперско-ханского дела.
Внезапно один из монгольских, уже достаточно спокойных к тому времени, народов вдруг проникся крайней воинственностью, самоорганизовался и начал успешно (!) создавать в степи новую империю по типу орды Чингиз-хана. Это были джунгары (кстати, близкие родственники наших российских калмыков). При этом они стратегически делали основную ставку не на огнестрельное оружие (хотя оно у них тоже было), и даже не на традиционное для степняков расстреливание противника стрелами, а на массированные удары лёгкой кавалерии, поголовно вооружённой копьями.
Вот вроде бы ничего такого мудрёного, но ведь сработало! Дело в том, что к тому времени, насчитывающее уже не одну тысячу лет, искусство копейного боя кануло в Лету даже на востоке, не говоря уже о западе, с его мушкетами и штыками, а тут целая джунгарская орда, ощетинившаяся копьями и умеющая воевать как единый живой организм. Как бы там не было, но вскоре добрая половина Средней Азии оказалась под властью джунгар, и в степи их, мягко говоря, зауважали.
При этом, их самые западные соплеменники (пусть и этнически не самые близкие), будучи в Литве возглавленными талантливым полководцем по имени Оглан (что по-тюркски означает «юноша», «молодец», «воин» и даже «царевич»), быстро переняли данную манеру копейно-конного боя, с помощью ордынской неукоснительной дисциплины доведя его до полнейшего автоматизма. В результате, в Речи Посполитой появилось весьма даже боеспособное подразделение, что для неё, как государства, претендовавшего на роль европейского лидера (а было в истории и такое), оказалось, как нельзя кстати.
Но… сначала исчезла Речь Посполитая, а потом и, собственно, сама Польша, и всё шло к тому, что об имеющей татарские корни польско-литовской пикинёрной кавалерии никто уже никогда и не вспомнит, тем паче, что и в степи «джунгарский ренессанс» к тому времени тоже окончательно завершился. Причём, для самих джунгар весьма даже трагично…
И вот тут-то во Франции (еще не императорской, но уже и не революционной), после неудачного восстания Тадеуша Костюшко, появилось много польских эмигрантов, горящих праведным гневом повоевать против ворогов Речи Посполитой, да и вообще с кем угодно, потому как заняться чем-то иным, находясь на чужбине, у них возможности не было. В итоге, в наращивающей свой милитаризм Франции вскоре началось формирование польских легионов. Тут-то и вспомнилось изначальное татарское название, в результате чего появились УЛАНЫ. Появились в качестве лёгкой, а значит, не особо дорогостоящей кавалерии, умеющей пиками (не самым затратным оружием) успешно опрокидывать противника. При этом, кроме, собственно, пики, клинковым оружием улан была лёгкая сабля, которой они и рубились, будучи верными правилам степной сабельной рубки, доставшейся им в наследство от своих ордынских предков.
К тому же, в память об отцах-основателях этого славного рода войск, головным убором уланов практически всех европейских стран навсегда оставалась слегка видоизменённая четырехугольная шапка «монголо-чингизидского» образца, называемая по-польски «рогутавка». При всём при том, сам уланский мундир никаких таких азиатских мотивов в себе не имел, будучи (впрочем, как и все военные костюмы того времени) очень красивым.
Вот такова история европейской кавалерии нового времени, неразрывно связанная с эволюцией холодного оружия, при этом её анализ (без России), позволяет сделать вывод о том, что из четырёх основных видов кавалерийских войск несомненными «рубщиками» были имеющие «евразийское» происхождение (ибо венгры — это бывшие евразийские степняки) гусары, и имеющие стопроцентно азиатское происхождение уланы (хотя основным их оружием всё же было колющее древковое оружие). Сугубо же европейские кирасиры и драгуны имели ориентированные, в первую очередь, для нанесения укола, прямые палаши, которыми, при желании, можно было и рубить, что в условиях быстротечной кавалерийской атаки, с учётом сомнительных скоростных характеристик тяжеленых клинков, делом было непростым, и потому не всегда эффективным.
Иными словами, «кололи» европейские кавалеристы гораздо больше, чем «рубили».
Но поскольку эволюция холодного оружия шла своим чередом, то здравомыслящие военные стратеги европейских театров военных действий, глядя на неутешительные результаты боев с противником, вооружённым рубящим оружием, начали постепенно осознавать, мягко говоря, нецелесообразность следования колющей традиции боя. Но при этом наиболее консервативная часть европейской военной элиты всё равно всеми силами стремилась отстоять столь милую их сердцу традицию укола, приводя в своё оправдание различные аргументы.
Например, то, что удар уколом наносится по кратчайшей прямой (с чем трудно поспорить). Или то, что кавалеристу для того, чтобы поразить противника, достаточно всего лишь на скаку направить на него оружие, а всё остальное за него уже сделает скорость. Или то, что колющая рана более качественно выводит противника из строя, а, мол, рубящая – нет (что, по нашему разумению, весьма спорно, так как более качественного вывода противника из строя, чем распластовать его «баклановским ударом» до седла, и придумать трудно).
Доходило до того, что один французский генерал даже хотел прописать в воинских уставах и добиться того, чтобы оружие для кавалеристов изготавливалось без… лезвия, и было овального сечения! Этакие вертела на рукоятке… Да что там генерал, когда даже сам великий Наполеон перед одной из битв приказывал (!) своей кавалерии только колоть. И по большому счёту, в данном случае Бонапарт, как это не странно, был прав, потому как более-менее сносно рубить его кавалеристы всё равно бы не смогли, а так, при «укалывании», они хотя бы слитный строй соблюдут, в чём, собственно, и будет заключаться их основное преимущество.
Дело в том, что Наполеон, как великий стратег и теоретик военного дела, после египетской кампании дал объективную оценку французской кавалерии в сравнении с восточной конницей. Суть её в том, что если один французский кавалерист против одного мамлюка всегда проиграет, а эскадрон французов против мамлюкской сотни возможно и нет, то полк французов против полка мамлюков всегда и абсолютно безоговорочно одержит победу. Таким образом, великий полководец трезво оценивал боевую недостаточность «колющего» француза перед «рубящим» мамлюком в «индивидуальном зачёте». При этом он отдавал должное европейской слаженности действий подразделения, проявляемое с чёткой тенденцией «чем больше подразделение (т.е., чем шире возможность для проявления тактической воинской науки), тем больше вероятность победы».
Но справедливости ради отметим, что и во Франции в наполеоновские времена были весьма преотличные рубаки, способные и в одиночку сражаться сразу против нескольких десятков (!) противников. И имя одного из них, снискавшего себе славу в ту самую египетскую кампанию, история до нас сохранила. Это был Дюма. Причём не «отец» и не «сын», а скорее «дед», то бишь отец автора «Трёх мушкетеров».
Дело в том, что родившийся во французской колонии от знатного маркиза и негритянки мулат Дюма не снискал себе славу великого литератора, зато сделал себе прекрасную военную карьеру, одно время даже котировавшись в наполеоновской армии наравне с самим Мюратом. Да и вообще, впоследствии его сын Александр признался, что, учитывая огромный рост и недюжинную силу отца, колоритный образ Портоса он списал именно с него.
И вот как-то раз этот прообраз Портоса в одиночку, на каком-то стратегически важном мосту, принял бой с чуть ли не целой сотней мамлюков, где он, не вступая с каждым из них в индивидуальное фехтование, своей саблей вырубил неведомо сколько противников, и тем самым одержал полнейшую викторию.
Впрочем, это было скорее исключение из общего правила, поскольку в то время колющая европейская традиция была ещё несокрушимо сильна, и это даже несмотря на тот факт, что в европейской кавалерии всё-таки уже начинали доминировать (потеснив палаши и шпаги) сабли. Правда, сабли, бывшие скорее не саблями как таковыми, а если можно так выразиться, поневоле искривлёнными шпагами. Мол, нас заставили изогнуть лезвие как бы для рубки, вот мы его и изогнули…
Хотя одна, изначально конструктивно пригодная для рубки сабля у европейцев всё же была. Это была так называемая «блюхеровская» сабля, названная так по имени немецкого военачальника Гебхарда Блюхера в 1811 году (хотя на Неметчину она была завезена из Англии ещё в 1796). Особенность же её в том, что она массивна, имеет ориентированный для рубки баланс, «тесачного типа» остриё и «Р-образную» форму эфеса со специфическим изгибом гарды. Считается, что с помощью такого эфеса удобней колоть (можно держать саблю почти что как пистолет), а также через расширенное пространство между рукоятью и дужкой можно пропустить кисть, предоставив оружию свободно болтаться на запястье. При этом она достаточно тяжела, и для нанесения рубящего удара её достаточно просто поднять и опустить, не особо заботясь о технике высокого искусства рубки. Несмотря на то, что вследствие своей массивности «блюхеровка» была откровенно медлительна, немцам она всё равно понравилась, и честно прослужила германскому делу вплоть до конца девятнадцатого столетия.
Но это всё «там у них». А что у нас? Токмо рубали оплечь и на энтом усё? Не только. И у нас в России всё было непросто. Как общеизвестно, с 30-х годов семнадцатого века в Московском государстве появились иноземные полки «нового строя», которые были скопированы с европейских армий и перенесены на наши рассейские реалии со всеми достижениями тамошнего военного дела (в том числе, и весьма сомнительными). К примеру, на Руси появились те же рейтары, потом драгуны, потом к русским стрельцам добавились «зольдаты» и прочие «мушкаторы» возглавляемые «порутчиками» и «лютенантами» (это так «лейтенант» тогда произносили). Вооружены же они все были, естественно, завезённым из-за рубежа европейским холодным оружием, а именно, прямыми мечами, которые на Руси было принято именовать шпагами.
И это всё шло в добавок к нашим исконно русским стрельцам, поместной коннице (этаким осколкам былых княжеских дружин) и лихим казакам, по крайней мере, тем из них, кто время от времени нанимался послужить государству Российскому (ибо бывали и те, кто не нанимался и не служил).
Но вот, что характерно, все эти «неновостройцы» поголовно были природными сабельниками, так как рубали супротивников земли русской уже испокон веков, и при этом заграничному шарму, навеянному новомодными шпагами и прочими иностранными прелестями, никак подвержены не были. Но поскольку, со временем, полки иноземного строя (и это ещё в допетровскую эпоху!) стали составлять аж половину русской армии, то удар по рубящей стратегии боя ими всё же был нанесён серьёзнейший. А тут ещё подрос и взошёл на престол молодой и снедаемый зудом реформации энергичный царевич по имени Пётр…
Какой модернизации во время петровских реформ подверглись вооружённые силы России, можно ответить один словом – глобальной! Было изменено всё и вся, с торжественным отсеканием голов (в буквальном смысле) недореформированной части армии во время знаменитого «утра стрелецкой казни» (вы наверняка видели эту картину). После чего все русские военные стали исправно брить бороды, носить шляпы–треуголки, а также узкие камзолы с «галстухами», и от безысходности пырять шпагами.
Все, кроме… казаков! Их даже Пётр оставил такими какие они есть. Бородатыми, в просторных (и очень удобных!) кафтанах, и при саблях, правда, при этом он своей железной дланью ввёл их в состав Российской империи и покончил с рядом казачьих вольностей. И как бы там не было, но именно при Петре I донские казаки в полной мере почувствовали на себе карающую руку Москвы при подавлении восстания Кондрата Булавина (с плывущими по Дону виселицами), после чего приобрели статус иррегулярной кавалерии и стали воевать за Россию уже не по своему разумению, а по велению верховного главнокомандующего.
Воевали же они как саблями (самыми обычными восточного типа), так и… пиками, творчески переняв и развив у себя «джунгарский опыт» слаженных ударов вооруженной копьями лёгкой кавалерии, благо ближайшие джунгарские родичи в лице калмыков проживали (и проживают) совсем рядом с Доном.
Вся же остальная кавалерия русской императорской армии была практически такая же, как и в европейских армиях. Те же самые драгуны, гусары, потом уланы и кирасиры. Отличия ежели и имелись, то явно незначительные. Например, кроме кирасир, в России были ещё и кавалергарды, по вооружению и боевому применению от кирасир, практически ничем не отличающиеся. Кстати, в той прекрасной песне, где «кавалергарда век недолог… и где-то слышен сабель звон», слова очень хорошие, но неверные, поскольку вооружением русских кавалергардов всё же являлись палаши.
Отметим, что от драгунского палаша он отличался, прежде всего, размерами, будучи сантиметров на десять длиннее, поскольку кавалергардов подбирали так же, как и кирасиров – по стати и росту, да ещё и с учетом знатности происхождения.
Русские гусары отличались от своих иностранных коллег разве что большей приверженностью к киверам, а не к различным медвежьим шапкам и, да уж простят меня зарубежные коллеги, большей лихостью. Вспомним нетленные слова всем известной гусарской песни
«Я люблю кровавый бой,
Я рождён для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!»
А потом давайте вспомним и их автора, Дениса Давыдова, самого лихого партизана Отечественной войны 1812 года. И, как говорится, к слову, отметим тот приятный для нас факт, что служил полковник Давыдов в Ахтырском полку, преобразованном в гусарский из одноименного казачьего полка, и унаследовавшего в своём гусарстве славные казачьи традиции. Например, в Ахтырском полку гусарам ОФИЦИАЛЬНО (случай невиданный!), как заправским казакам, разрешалось носить серьгу в ухе. При этом тактика ведения боевых партизанских действий ахтырцами была очень схожа с казачьей.
Отметим, что это был не единственный гусарский полк, ведущий своё происхождение от казаков, ибо всего подобных полков было пять (Ахтырский, Изюмский, Острогожский, Сумской и Харьковский).
Вот такова была кавалерия русской Императорской армии. «И вот она, под овеянными ратной славой знамёнами, и под руководством отцов-командиров, помнящих ещё Бородино, облачённая в свои красивые мундиры с эполетами и кивера «с пёстрыми значками», вступила в новую войну. На этот раз Кавказскую, а там…»
Впрочем, эти слова, а также то, что именно ожидало русскую кавалерию на Кавказе, мы уже описали в статье «Сабли вон!», напечатанной во втором номере нашего замечательного журнала, и если вы, по какой-то причине, до сих с ней не ознакомились, то настоятельно рекомендуем восполнить данный пробел. А если даже и читали, то сейчас не мешало бы взглянуть на ту статью по-новому, с учётом вновь почерпнутых вами знаний. И мы уверены, что теперь появление казачьей шашки, равно как и её стремительное завоевание доминирующих позиций среди арсенала российских клинков, вам будет не только понятно, но и представится предопределённым самой логикой эволюции холодного оружия, протекавшей в контексте вопроса извечного противостояния колющей и рубящей стратегий боя.
При этом тот выбор, каковой в этом противостоянии сделали наши предки, хорошо известен.
Так что, честь имею, и до новых встреч!
Ерашов Владимир Алексеевич,
станица Старочеркасская Всевеликого войска Донского