Нашу предыдущую статью мы завершили на викингах, вооружённых прекрасными клинками с клеймами «Ульфбрехт», которые широкие слои общественности именуют «мечом викинга», а более специализированные «каролингами», поскольку именно на эпоху Шарлеманя и приходится рассвет данного вида клинкового оружия.
И, безусловно, для своего времени меч-каролинг считался почти что шедевром, но время неумолимо шло вперёд. Прошло около полтораста лет, и империя под скипетром потомков Карла Великого окончательно исчезла с политической карты Европы. Пришедшая же ей на смену династия Гуго Капета основывать всеевропейскую империю уже не стремилась (да и, честно говоря, никак бы и не смогла), прагматично предпочтя ограничиться одной лишь территорией Франции, тем паче, что этническое разделение франков на французов и немцев уже произошло.
Новая династия, новая эпоха, новые веяния времени…
И так получилась, что если времена правления каролингов (не мечей, а потомков императора) с полным правом называли «эпохой викингов», то пришедшее ей на смену время все дружно окрестили «эпохой рыцарей», поскольку именно тогда и произошёл бурный расцвет рыцарства как глобального социально-политического явления, на несколько веков задавшего вектор развития европейской цивилизации. Естественно, что в начале своей истории рыцари еще были крайне далеки от привычного нам образа благородного воина «без страха и упрёка», с головы до ног закованного в броню и вооружённого самым передовым (по меркам того времени) оружием, но стремления к этому у них уже явно просматривались. Например, стремясь воевать исключительно верхом (а как же, шевалье – есть шевалье!), рыцари стали отказываться от круглых щитов времён викингов, переходя на удлинённо-миндалевидные, поскольку они куда лучше закрывали всадника, впоследствии перейдя на треугольные.
Естественно, что модернизации оказался подвергнут и меч, потому как выяснилось, что зажатость ладони между гардой и навершием, может быть и препятствует вибрационному осушению кисти при ударе (хотя и это спорно), но при этом явно не является самым лучшим способом уберечь руку, ибо существуют и другие, куда более эффективные. Например, путём увеличения гарды и надевания защитной перчатки: сначала кольчужной, потом полностью из пластин.
Надлежащая защита при этом оказалась максимально обеспечена, но наличие металлической перчатки (и без того сковывающей движения кисти) автоматически потребовало гораздо большей свободы, потому как иначе направить остриё в противника для укола уже никак не получалось. Причём, конструктивно достижение этой самой кистевой свободы выразилось в удлинении рукояти с увенчанием её небольшим круглым навершием, которое: во-первых, с учётом веса увеличенного эфеса придало мечу нужный для укола баланс, сместив его к рукояти, а во-вторых, позволило сделать его относительно (по сравнению с каролингом) небольшим, оставив размер достаточный для того, чтобы лишь рука с эфеса не соскальзывала.
Получилось достаточно функционально и, откровенно говоря, стильно. Последнее было особенно важным, поскольку меч для рыцаря это не только оружие, но ещё и символ его принадлежности к элите. Причём символ, который и иметь-то кому-либо из простолюдинов, во-первых, не по карману, а во-вторых, просто-напросто запрещено. Именно касаясь плеча клинком меча рыцаря в рыцари и посвящали; им же он торжественно опоясывался, проходя обряд посвящения, вызывая на бой равного себе соперника и совершая прочие торжественные ритуалы.
Широкие слои общественности знают этот меч под названием «рыцарский», а более узкие как меч КАПЕТИНГ (по аналогии с «меровингом» и «каролингом»). Существует ещё и название «романский меч» (на сленге оружиеведов «романец»), но оно уже менее известно.
И согласитесь, он действительно был очень красивым, удачно совмещая в себе скрытую мощь с изяществом.
Новый меч активно завоевывал свои позиции, и к концу эпохи викингов (а таковой считается битва при Гастингсе 1066 года) он стал уже общеизвестным символом эпохи рыцарства, через три десятка лет вступив в жёсткое противоборство с восточной саблей в крестовых походах.
Справедливости ради отметим, что поначалу (то есть, в первых походах) ещё не столько с саблями в привычном понимании этого слова, сколько с предшествующих им искривленными палашами (см. предыдущую статью). Впрочем, это уже частности. Здесь больше интересно то, что по суммарным результатам крестовых походов (а таковых было девять) данное противоборство рыцарским мечом, в конечном итоге, оказалось вчистую проигранным. Причём проигранным, не в последнюю очередь из-за поголовного перевооружения противостоящей крестоносцами восточной армии саблями, которым если сами рыцари и могли ещё успешно противостоять, будучи надёжно защищенными доспехами, то все остальные «не рыцари», гораздо хуже экипированные (и составляющие до девяноста процентов всего остального крестоносного воинства), противостоять уже никак не могли.
Но это всё на Ближнем востоке и в Европе, а что же было в это время на Руси, тем паче государство с таким именем уже существовало? Как там обстояло дело с противоборством колющей и рубящей стратегии боя? Да и вообще, с длинноклинковым оружием?
И вот, честно, мне сейчас очень хотелось бы написать нечто возвышенно-патриотическое, в том духе, что, дескать: «в это время на территории Руси славяне развивали своё уникальное национальное оружие, доставшееся им в наследство от скифских времён, творчески совершенствуя его, в соответствии с требованиями военного дела и достижениями металлургии тех лет, и при этом уверенно сокрушая с его помощью всех врагов земли русской…». Очень хотелось бы, но… я так никогда не напишу, потому что этого не было.
Увы. Не было никакого уникального длинноклинкового оружия на Руси в то время (и названия страны такой до 862 года тоже не существовало, да не обозлятся на меня антинорманнисты). Но при этом было бы полным идиотизмом утверждать, что никаких мечей до пришествия варягов на Руси вообще не существовало. Конечно же, они были, но вот только до нас они не дошли. Ни в виде археологических артефактов, ни на рисунках, вообще никак.
Впрочем, это вполне объяснимо, потому как мечи донорманнского периода, мало того, что представляли собой огромную ценность (это само собой), они у восточных славян (как известно, людей от природы рачительных и бережливых) ещё не персонифицировались, как это было принято у викингов, и потому в могилу к усопшему воину не клались, а прагматично передавались по наследству. Зато после пришествия варягов русских мечей археологи нашли предостаточно, причём большинство из них именно в захоронениях.
На вопрос читателей, а какие именно это были мечи, ответим честно. Да те же самые «каролинги» и «капетинги». Один в один. При этом среди специалистов распространено мнение, что в большинстве своём (по крайней мере, поначалу) клинки мечей покупались в Европе, а на Руси к ним уже приделывали рукояти. Вполне возможно, что именно так оно всё и обстояло, поскольку таким образом получалось дешевле.
Но при этом «каролинги» оставались именно «каролингами», как и сменившие их «капетинги» оставались именно «капетингами». И это несмотря на то, что на некоторых русских мечах вместо типично западноевропейского наименования «Ульбрехт» было начертано исконно славянское слово «слав», а то и вовсе «Людота коваль». Меч всё равно при этом являлся стопроцентным каролингом, с которым можно было хоть на драккар викингов, хоть в армию Шарлеманя.
Впрочем, одно нововведение для классических западноевропейских мечей русского производства всё-таки можно отметить. Русичи стремились отогнуть вверх от рукояти перекрестье гарды и низ навершия, тем самым увеличивая возможность работы кистью. Но это не везде и не всегда.
И говоря начистоту, лично у нас складывается мнение, что русичи-славяне охотно перенимали мечи от своих коллег по воинскому ремеслу русов-варягов не только из-за их высоких боевых качеств (это само собой), но, в том числе, ещё и ради престижа. Мол, вот он, дружинник-варяг, приплывший к нам из-за тридевяти земель с таким прекрасным мечом, а чем я, рождённый здесь, хуже? Тем паче, что уже через пару-тройку поколений потомков тех, кто исконно жил на славянских землях, и тех, кто приплыл туда на драккаре с Рюриком, отличить было практически невозможно, ибо ассимилировались викинги очень и очень быстро, органично вливаясь в формирующуюся древнерусскую общность.
Причём настолько органично, что когда в 965 году внук Рюрика (то есть ближний потомок самого натурального конунга викингов) Святослав пошел войной на Хазарию, его воспринимали уже не как отпрыска пришлого откуда-то из северных фьордов «короля морей», а как самого настоящего русского князя. Каковым, надо сказать, он уже полноправно и являлся.
Естественно, что сам Святослав, равно как и варяжско-русская дружина его, были вооружены старыми испытанными каролингами. При этом, после того как русское воинство, разгромив в Поволжье буртасов, спустилось из лесов на Дон, оно здесь впервые столкнулось с полномасштабной степной войной, ибо всё, что происходило между русами и степняками до этого, по сути, относилось к разряду лихих набегов и лёгких приграничных столкновений.
Армия противостоящая Святославу была сильной, но при этом только часть её, так называемые «белые хазары» (численностью до четверти войска), представляла собой элитных степных воинов, из категории тех, кто рождается и живёт на коне. Вооружены они были саблями, вернее, палашами, или протосаблями, рассмотренными нами в предыдущей статье, но, тем не менее, тоже достаточно быстрыми, что, в сочетании со стремительностью и слаженной маневренностью прирожденных всадников, могло бы доставить русскому воинству много неприятностей. Могло. Но не доставило, так как против них Святослав выставил союзных ему на тот момент печенегов (они, кстати, потом и займут в степи освободившуюся нишу хазар), сумевших молниеносным хазарским клинкам противопоставить не менее молниеносные (и ничем от них не отличающиеся) печенежские сабли.
Но весомый повод (по результатам войны с хазарами) призадуматься о преимуществах рубящей стратегии боя перед колющей у русов явно появился…
Следующий же повод русичам крепко призадуматься на данную тему возник уже где-то через два с половиной столетия, и имя ему – монгольское нашествие… То самое, которое прорубило саблей проход от Великой китайской стены до Средиземного моря. Но вот только из Европы монголы повернули назад и ушли обратно в степь, то западноевропейцы о преподанном уроке быстро забыли. Русичи же забыть его может быть и хотели, но никак не могли, поскольку облюбованная монголами для постоянного житья степь находилась теперь не где-то там на далёких берегах Орхона и Керулена, а здесь, на Волге и на Дону.
И естественно, триста лет нахождения в едином ордынском государстве (заметьте, я не употребил слово «иго», ибо считаю его неправильным), предоставили русичам возможность весьма даже наглядно убедиться, насколько эффективен в конном бою степной воин, вооружённый саблей. Причём, убедиться столь наглядно, что когда Орда распалась, русские (а таковыми, по Гумилёву, жителей Руси можно считать после Куликова поля) всё равно предпочли для себя сабли. Тем паче, что сабли уже стали саблями в полном смысле этого слова, с хорошо выверенной и апробированной кривизной клинков.
Кстати, существует один очень интересный факт, на который почему-то мало кто обращает внимание. В Радзиилловской летописи, написанной в 1480 – 1490 годах (аккурат после окончания исторического «Стояния на Угре»), русские воины сплошь и рядом воюют не мечами, а саблями. При этом события, отображённые в летописи, датируются до 1206 года. И лично мы здесь делаем для себя вывод, что к концу пятнадцатого века татарская сабля настолько плотно вошла в обиход, став по-настоящему «штатным оружием» русского воинства, что автору летописи даже просто представить себе русского воина с прямым мечом вместо сабли было уже достаточно затруднительно. Хотя мы хорошо знаем, что в двенадцатом веке (во время описываемых в летописи событий), на Руси доминировал именно меч.
В рамках настоящей статьи мы специально обойдём стороной тему восточного оружия как такового, из-за её чрезмерной обширности, а также отсутствия стремления объять необъятное. Да и интересно нам сейчас совсем другое, а именно противостояние колющей и рубящей стратегий боя, поскольку именно оно является определяющим при формировании боевых искусств европейских и евразийских народов.
Тем более, что и в западной Европе, этой цитадели «кольщиков» во все времена и эпохи, попытки развить свою собственную рубящую стратегию боя всё-таки присутствовали. И хотя (забегая вперёд) сразу скажем, что ничего толкового из этого не вышло, тем не менее, обойти вниманием данный факт было бы, по меньшей мере, несправедливым.
Почему-то мало кто знает, что клинковое рубящее оружие (причём, не заимствованное, а аутентичное!) в средневековой Европе присутствовало. Например, ФАЛЬШИОН (другое название «фальчион»), название которого не имеет никакого отношения к фальши, а происходит от латинского наименования косы. Правда, почему именно косы, понять затруднительно, поскольку представлял он из себя, по сути, мощный тесак, незамысловато сочетающий в себя свойства меча и топора.
Происхождение своё он вёл от древнегерманского ножа «сакс», вобравшего в себя те сабельные нововведения, которые были изучены европейцами во время крестовых походов, и при этом довольно-таки специфически ими понятых. Потому, в отличие от восточных изящных сабель типа «скимитар» требующих освоения высокого искусства рубки, получившийся в Европе грубый (но надёжный) инструмент для убиения путём расчленения, никакого особого изучения не требовал. Лишь бы попасть при ударе. А там, если и не разрубит из-за доспехов, то всё равно покалечит.
Впрочем, судите сами.
Ясное дело, что подобное оружие для настоящего рыцаря предметом почитания (да и просто уважения) являться ну никак не могло! От того они им и брезговали (а ежели и применяли, то втихаря), а вот простолюдинам фальшион очень понравился, потому как это был именно тот случай, когда «и дешёво, и сердито». Да и вообще, добрый тесак завсегда в хозяйстве сгодится…
Со временем проект «дешёвого народного оружия» развился и пошёл дальше. В пятнадцатом веке, во время кровавых гуситских войн, одному кузнецу из Богемии пришла в голову мысль взять раскаленный металлический прут, расплескать его на наковальне в подобие лезвия, а конец так и оставить прутом, но при этом загнуть его вверх в виде рукояти с защитной дужкой. В результате получился ДЮССАК (германизированное произношение славянского слова «тесак»), которым, при желании, можно было быстро вооружить хоть целую крестьянскую армию. Причём, без всяких там булатов с дамасками. Лишь бы обычных стальных прутьев для ковки хватило…
Вот уж действительно, это был именно тот случай, когда проще некуда.
Как это ни странно, «крестьянская рубилка» (другое название дюссака), отвоевав своё, неожиданно приглянулась одному из мастеров фехтования (мы так полагаем, что исключительно из-за своей дешевизны и закрытости рукояти), вследствие чего он подробно описал владение дюссаком в своём трактате. После чего основная жизнь данного рубящего оружия протекала уже без рубки как таковой, и исключительно в фехтовальных залах и на деревянных муляжах.
Отметим, что выше рассмотренные виды рубящего оружия роднило то, что никакого сколь заметного следа в истории европейских войн они так и не оставили, и приоритет колющей традиции в Европе никак не поколебали. Просто вчерашние крестьяне, волей судьбы вынужденные взять в руки оружие, взяли (как оно и следовало ожидать) то, что попроще, и что не требует какого-либо серьёзного обучения, посчитав таковым нанесение рубящих ударов.
В чём-то они, возможно, были и правы (например, в том, что лупануть сверху проще, чем прицельно уколоть), но при этом их попытка противостоять рыцарству изначально была обречена на провал, потому как именно в эти времена европейский рыцарский доспех, закалившись в многочисленных войнах и крестовых походах, бурно развивался и совершенствовался. Причём связано это было с развитием металлургии и кузнечного дела, уровень которых уже позволял перейти от защитных доспехов из различных вариантов сплетенных колец, доминировавших в Европе почти что тысячелетие, к сплошным, цельно выкованным. При этом, защитные качества цельно выкованной брони закономерно возрастали на порядок, ибо одно дело разорвать склёпанное из проволоки кольцо, и совсем другое пробить единую металлическую пластину (да ещё и округлой формы, вызывающей соскальзывание ударов).
Плюс ко всему, новые металлургические технологии постепенно позволили уйти от эксклюзивности и элитарности, сделав доспехи нового типа если и не массовыми (нет, конечно), но, во всяком случае, более-менее доступными для профессиональных воинов (ребят, пусть и не знатных, но далеко не бедных), тем самым создав условия для развития наёмного воинства.
И вот тут-то и выяснилось, что считавшийся до сего момента чуть ли не венцом творения в области холодного оружия «романский меч» перед новым вызовом времени оказался практически бессильным, ибо его посредственные рубящие свойства на новых рыцарских доспехах оставляли, в лучшем случае, царапины, а колющие способности при этом были явно недостаточными.
Ну а поскольку воевать было всё равно надо (например, в той же Столетней войне), то и выход был найден достаточно скоро. С честью отслуживший своё капетинг был торжественно отправлен на заслуженный отдых (как и предшествующие ему каролинг с меровингом) и под новый доспех был создан новый меч. В истории оружия он известен как ГОТИЧЕСКИЙ.
Так полагаем, что данный меч назван столь неожиданно (ибо готы здесь совершенно не причём) от того, что хронологически его появление совпало со сменой в Европе архитектурных стилей, где тоже произошел переход от «романского» стиля зодчества к «готическому» (кстати, носившего в те времена пренебрежительный оттенок). При этом, датой появления готического меча принято считать 1350 год.
Готический меч уже наглядно олицетворял собой торжество колющей стратегией над рубящей в старой матушке Европе, потому как был ориентирован, прежде всего, для нанесения уколов.
Дело в том, что новый рыцарский доспех разрубить мечом было невозможно. Мечом можно было помять, например, наплечник или кирасу, а вот разрубить – нет! Только алебардой со всего размаха, да и то, если не соскользнет с гладкой округлости, или не попадёт на ребро жёсткости. Зато его можно было попытаться проткнуть в местах сочленений сегментов, вследствие чего готический меч нужно воспринимать как некий пробойник, тем более, что его вполне допускалось брать свободной рукой за клинок возле острия (где лезвия были не острыми), тем самым, усиливая пробойность удара. Такой приём назывался «полумеч».
Бесспорно, что всей своей конструкцией готический меч изначально был «заточен» (как фигурально, так и практически) исключительно под уколы. Например, у него была убрана упругость клинка, поскольку для пробивания брони она совсем не нужна (и даже вредна!), вследствие чего долы на клинке были или только в нижней части возле рукояти, или отсутствовали вовсе. Мало того! Классический готический меч вместо долов, наоборот, имел рёбра жесткости, и при этом в сечении был ромбической формы, как римский гладиус типа «помпей», тоже предназначенный исключительно для нанесения колющего удара.
Вот рыцари им и кололи, с трудом, но всё же пробивая друг у друга доспехи и легко пропарывая противостоящее им всякое феодальное ополчение (как правило, бездоспешное). В результате, европейская военная тактика, уверенно эволюционируя в условиях устойчивого повышения защищенности элитных воинов, закономерно привела в четырнадцатом веке к полному и безоговорочному доминированию рыцарской конницы на всех европейских полях сражений.
И вскоре получилось так, что рыцарь, являясь профессионалом, с малолетства освоившим воинскую науку, будучи супер-воином, с головы до ног закованным в самую совершенную броню, да еще и сидя верхом на надежно защищённом доспехами огромном (это было важно!) коне, мог играючи побеждать всяких «нерыцарей». При этом, главной целью лично для него было сразиться с равным себе по статусу, не особо заморачиваясь при этом по поводу других противников, и без особых усилий уничтожая их по мере надобности, в том числе и своим готическим мечом протыкающим нерыцарские доспехи (если они вообще присутствовали) легко и непринужденно.
И вот на этом моменте уместно напомнить о гигантских двуручных мечах, которые как раз именно тогда и появились.
В отличие от доморощенных «простонародных» дюссаков с фальшионами это были уже самые настоящие чудовища рубки, способные расчленить любого, и рыцари ими, конечно же, пользовались. Но пользовались, в основном, на турнирах, потому как рубить с коня (причём, одной рукой!) двухметровым клинком было абсолютно невозможно, а идти в атаку пешком для сэра-сеньора-шевалье, уподобившись какому-то простолюдину, было никак не по рангу. Но, тем не менее, двуручными мечами всё же воевали, причём воевали в пешем порядке и весьма успешно.
Так уж получилось, что в начале четырнадцатого века с альпийских гор на европейские равнины спустились суровые брутальные горцы, решившие противостоять сложившемуся рыцарскому беспределу. Это были швейцарцы. Да, да, именно они, и именно они вскоре прослывут самыми лучшими воинами Европы (как не странно это нынче воспринимается), ибо закалившиеся в боях за независимость своей горной страны горцы стали применять новую, можно сказать, что для своего времени революционную, и при этом весьма эффективную тактику боя. Причём, эффективную настолько, что её использование на целых два столетия продвинуло крохотную Швейцарию в лидеры военного дела, а также позволило покончить с полнейшей гегемонией рыцарства на средневековых полях сражений.
История не оставила нам имени того человека кто именно это сделал, но ясно то, что это был человек, как минимум, образованный, и хорошо знакомый с военной историей античности. Этот безвестный новатор воинского искусства сумел взять принцип македонской фаланги с её длиннющими копьями, соединить его с дисциплиной и организованностью римских легионов (привнеся туда ещё и суровый менталитет горцев), да ещё и добавить ко всему этому передовые военные изобретения тех лет в виде алебард и двуручных мечей.
В результате родилась знаменитая «швейцарская баталия». Суть её в том, что единым строем бой ведут сразу несколько линий бойцов (5-7) с длинными, до 5 с половиной метров пиками, через частокол которых прорваться практически невозможно. При этом, третья линия «баталии» состоит не из пикинёров, а из алебардщиков и «двуручников», то есть воинов, вооруженных большими двуручными мечами. При этом, предназначением последних является бить сверху-вниз, через головы и плечи двух первых двух линий, всех тех, кто на свою беду всё-таки сумеет прорваться за частокол копейных наконечников и приблизиться на среднюю дистанцию боя.
Обобщённо говоря, «швейцарскую баталию» можно представить в виде такой отлично отлаженной колющей машины, в которой колющая стратегия ведения войны доведена до совершенства, оставляя рубящим ударам вспомогательную роль для добивания тех, кого сразу «не докололи». При этом, наличие двуручного меча у «добивальщика» вместо алебарды было просто вопросом престижа, и, кстати говоря, оплаты, поскольку все воюющие швейцарцы были наёмниками, оплата которым начислялась в зависимости от их опыта, места в строю и вооружения.
«Швейцарские баталии» повергли рыцарство в глубочайший шок, потому как именно они (причём, ещё до широкого распространения огнестрельного оружия!) позволили покончить с безраздельным господством тяжеловооруженного воинства на европейских полях сражений. Ну а то обстоятельство, что гибель свою благородный рыцарь при этом мог заполучить от руки обычного простолюдина, вызывала у рыцарской общественности негодование, ибо это (по мнению сэров-сеньоров-шевалье) шло в разрез с их представлениями о чести, да и о мироустройстве вообще.
Надо сказать, что всё это успешно работало более двух столетий, пока на смену «швейцарской баталии» не пришла «испанская терция», представляющая из себя всё те же пики, но уже творчески соединенные с появившимся к тому времени огнестрельным оружием, где стрелок мог выстрелить и спокойно перезарядить свой ствол, находясь под защитой надёжно охраняющих его пик.
«Испанских терций» хватило на полтора столетия, после чего они все геройски полегли под шквальным огнём стрелков из мушкетов, выстроенных в более прогрессивные и более мобильные линейные порядки. А там уже и вовсе: сначала в 1660-х годах появился штык «багинет», а потом и просто штык, совершив очередную революцию военного дела. Причём, на боку у мушкетёров (практически у всех, а не только у королевских!) были отлично приспособленные для колющих ударов мечи, которые в России принято называть шпагами.
Впрочем, это уже совсем другая история, рассказать которую мы надеемся уже в следующих номерах нашего замечательного журнала, тем более что, изучая и сопоставляя колющую и рубящую стратегию боя в контексте эволюции холодного оружия, мы сейчас плавно подошли к той эпохе, когда на историческую арену выплеснулась новая могучая сила, именуемая казачеством.
А это значит, что впереди нас с вами ещё ждёт самое интересное!
Владимир Ерашов, станица Старочеркасская Всевеликого войска Донского, Россия
